Кем я стану, когда вырасту
Первое осознание феномена избранничества
Из книги Корнеева А. В. “Религии мира: шаманизм”.
«В шаманизме, в отличие от других мистических систем, важную роль играет избранничество. В большинстве случаев, чтобы стать шаманом, человек должен быть избран, каким-либо способом отмечен сверхъестественными силами, даже в случае передачи шаманских способностей по наследству.
Безусловно, немаловажную роль играет предрасположенность кандидата к экстатическим переживаниям. Именно шаманом, а не магом, знахарем или колдуном, человек становится исключительно в случае избранничества. Эта особенность придает некоторую элитарность данному явлению, подтверждающуюся тем фактом, что в большинстве известных нам шаманских традиций сакральное знание держится в строжайшем секрете и передается только от учителя к ученику или от духа либо божества напрямую шаману посредством видений и снов».
Этот отрывок об избранничестве вызвал у меня одно очень личное воспоминание из детства. Оно очень маленькое, и я не отнесла бы его к чему-то знаковому в своей жизни. Ему не сопутствовали никакие яркие события, и с ним не связаны какие-то особые переживания. Я просто помню, что когда-то в детстве мне пришла довольно ясная мысль, и она просто запомнилась и тут же отложилась отдельно в памяти, и до настоящего момента я особо не пользовалась ею. Ничего мне толком это детское размышление не дало, и ни на что особо не повлияло — ни на какое-то особое отношение к себе, ни на поведение, ни на свое внешнее выражение людям.
Я хорошо помню: в детстве многие вещи вызывали у меня внутренние вопросы. Они просто возникали, но я их не задавала вслух, и никак не выражала. Поэтому со стороны, со слов родителей и других людей, выглядела ребенком самодостаточным. Между тем мне любопытно было наблюдать за другими, и я всегда разделяла свою Самость от них. Всегда пыталась понять, что есть у меня, и так ли это у остальных. Наверное, тут действительно можно сравнить меня с маленьким Совенком: я сидела, наклонив голову, и пристально, не мигая, вглядывалась в окружающих, при этом существо мое было молчаливо, и не намерено было что-либо выводить из себя. Никакой рефлексии, естественно, по этому поводу не было: я была просто собой.
Часто мое любопытство — человечка недавно пришедшего в этот мир — вызывало поведение людей, которые каким-то образом активно выражали себя перед другими. Мне было интересно наблюдать за теми, кто, так или иначе, проявлял лидерские повадки. Почему этот человек нравится другим? Почему другие вдруг слушают его? Почему поддерживают все его инициативы? Чем он привлекателен? Что нужно для этого делать? Могу ли я так?
Естественно, все эти вопросы я не задавала себе так конкретно. Они обозначались единым ощущением некоторого любопытства. Подобные человеческие проявления притягивали мое внимание, и наступал момент, когда я с наблюдаемой картинки переходила на себя: а что, если бы я была на его месте — чтобы делала тогда?
Или же, например, очень меня возбуждали выступления других на сцене. Восхищение вместе с какой-то творческой ревностью. Я внимательно наблюдала, как выступает человек, как заводит зрителей и могла бы я так сделать, и что бы я сделала. Это обычно перетекало в какое-то фантазирование, где на сцене я видела уже не наблюдаемого, а себя.
Щекочущая любознательность тут же распадалась, как только прекращалась наблюдаемая ситуация. Все эти картинки ни в коей мере меня не вдохновляли на какое-то решение или выбор. Я не начинала хотеть быть заводилой в садике, или же выступать на сцене. Более того, если уж кто меня и просил выступить перед кем-то — спеть песенку или станцевать, — то меня это раздражало, и я пыталась от этого уйти. Я вообще не любила назойливого внимания. И если уж пела или танцевала, то только наедине с собой.
То есть получалось так, что с одной стороны я всегда ощущала в себе огромный творческий потенциал, и мне легко было его реализовывать, но только для себя. Даже если кто-то хотел быть причастным к какой-то форме моего выражения — посмотреть, как я строю замки в песочнице вместо куличей, или как здорово рисую, или как прыгаю и пою, — то негласно обозначалось условие: я делаю это как бы для себя, а тот, другой, ведет себя так, чтобы смотреть на меня тихо, очень деликатно и не мешать моему потоку своими эмоциональными ожиданиями.
С другой стороны, все детство и до настоящего момента, я всегда находилась в позиции человека, который не-лидер, или анти-лидер. «Лидером» в моем понимании был человек, который нравился группе или компании, или толпе, и за ним шли. А я была чаще всего тем, кто вызывал вопрос — что ты тут делаешь, среди нас? Он мог быть толчком к хорошему знакомству и продуктивному дружественному взаимодействию. А мог стать поводом для конфликта, насмешек и даже издевательств. Благо, чаще всего было именно первое. Что касается конфликтов, то зачастую я умела заранее схватить в воздухе это настроение, и уж не знаю как, но в целом успешно выруливала подобные ситуации в свою пользу. Но то, что меня всегда считали кем-то странным — это факт. И здесь нет совершенно никакого кокетства или бравады. До сих пор я ощущаю от людей подобное к себе отношение — странную смесь любопытства и недоверия.
И вот видимо мои детские впечатления в какой-то момент сформировались в единое емкое осознание. Сперва я почувствовала что-то вроде тоски по тому, чтобы быть тем, за кем идут. Такие моменты случались иногда. И, признаться, они дарили мне чувство максимальной реализации. И меня часто огорчало, что это всегда была какая-то конечная история. Никогда за мной не сохранялось постоянного лидерства, но только периодами или эпизодами. Поэтому я так же рано осознала, что никогда не смогу быть им быть всегда, и потому лишь, что во мне что-то для этого отсутствует. Помню, меня увлекали истории, где обыгрывалась тема избранников, которые становились лидерами для многих и многих. Было интересно наблюдать за популярными певицами, актерами, звездами или за сказочными персонажами, историческими личностями. Но что-то моей душе всегда подсказывало, что мне никогда не пережить такое.
Все это подвело меня к следующему: я вдруг поняла, что, мечтая о том, «кем я вырасту, я хотела стать… избранным. Тем, за которым пойдут люди. Которого поддерживают в реализации. Которому выражают почтение. Делам и словам которого радуются. На которого смотрят и улыбаются. Который вдохновляет других и им становится лучше, хорошо.
Но дальше этих абстрактных представлений дело не пошло. Я пыталась было представить, что конкретно должна буду делать. Ну, вот пекарь печет хлеб, художник — рисует, певица — поет, папа лечит людей… А я что буду делать?
Почему-то шаблонные картинки, подсмотренные мной из жизни и по телевизору, совсем не держались у меня в голове. Я не видела себя ни на баррикадах, не меняла судьбу целого народа, никто не подкидывал меня в триумфе вверх.
Почему была уверенность в том, что ожидается какая-то форма избранничества в моем взрослом будущем, но она никак не связана была с обычными представлениями людей о нем? Вместо ярких фантазий во мне тихо, спокойно укрепилось представление, что я всегда буду оставаться кем-то, к кому прежде присматриваются, с кем осторожничают. Я всегда буду как бы отдельно от того, что исходит от остальных людей — от их ожиданий, чаяний, желаний, стремлений и прочее. Но элемент избранничества все же будет со мной — это я ощутила тоже хорошо. Возможно, к тому времени моя детская психика созрела, чтобы я смогла осознать свое творческое дарование и понять, что оно дается далеко не всем. Я, помню, решила додумать свои маленькие мысли до конца и увидеть, в каких ситуациях будет проявляться мое избранничество. Но я так не до чего и не додумалась; не пришла картинка, как оно будет, «когда я вырасту». Просто осталось ощущение: я — особенная, и это связано как-то с явлением лидерства, но как это будет проявляться конкретно — ответа не случилось.
Собственно, это и было тем детским внутренним открытием, которое откололось когда-то от моих общих детских ощущений и теперь отдельным крохотным кусочком лежит где-то в архиве моих ментальных постижений.
Этот отрывок из книги, возможно, дает ответ. Уже тогда, будучи маленькой девочкой, я что-то ощутила и в себе, и между мной и другими людьми. Ощутила зачатки какого-то своего выражения, человеческой реализации. Но маленький ум не смог увидеть картинку целиком, потому что ее еще к тому времени не было — не созрела. Шаман — это безусловный лидер. Но такой –который не ведет сам, по своей инициативе и убеждениям. Он ведет только тогда, когда к нему сами приходят желающие, когда его просят вести. И личность шаманов довольна специфична, чтобы их называть обаятельными людьми, зажигающие мотивацию. Это люди, авторитет которых формируется из того, что за ним наблюдают другие. Шаман выражает, наверное, пассивную силу, и вот как раз она и притягивает и манит, и тогда людям хочется оставаться рядом и подглядывать, а потом уже приобщаться к тому, что он выражает, показывает, поет или танцует.
Во всяком случае, исходя из глубоко личных и довольно давно сформировавшихся ощущений, вопрос об избранничестве теперь понимается мною именно так. Хотя тут может быть все проще. Возможно, феномен избранничества обозначен обязательным наличием каких-то уникальных способностей. Но здесь все прозаично: двигать мебель взглядом я не умела в детстве и с привидениями в куклы не играла. Никаких «потусторонних» сверхспособностей у меня не было. Я была обычным ребенком. Ну, разве что очень любила сказки, особенно страшные, любила танцевать и петь, и любила спать и смотреть сны.